Автор: esplodio
Пейринг: TYL!Мукуро/TYL!Тсуна
Рейтинг: NC-17
Жанр: Drabble
Отказ: Все персонажи принадлежат Амано Акира,
Тема: «Ревность»
Слов: 715
Этим летом Италия задыхается солнцем.Этим летом Италия задыхается солнцем.
Жгучее, одуряющее, оно заполняет собой городские улицы, торжествующе сияет на куполах величественных соборов, пробивается сквозь плотно задернутые тяжелые шторы, золотыми лезвиями лучей расчерчивает стены, пол, потолок.
Мукуро ненавидит это солнце. Он слишком привык к глухой тьме Вендикаре, которая десять лет прятала его от слепящего золота за толстыми стеклянными стенами и дурманящими синтетическими снами. Слишком привык видеть неумолимый солнечный свет чужими глазами, не чувствовать его жара, его остроты.
Мукуро запрещает для себя это солнце, прячет его за мутной чернотой солнцезащитных очков, защищая болезненно чувствительные глаза. Прячется от него за встопорщенными воротниками белоснежных рубашек, тонкой тканью перчаток, защищая неестественно бледную кожу.
И жадно, исступленно любит другое солнце, лучи которого сияют в улыбке Савады Тсунаеши. Им невозможно задохнуться.
Его всегда катастрофически мало.
В разноцветных глазах ревность – в разноцветных глазах жадность, неприкрытая, болезненная, холодная. Пока что холодная – Мукуро теряет рассудок с каждым прикосновением, разгорается сильнее с каждым поцелуем, будто чистое пламя Тсуны льется с губ, с ладоней. Будто можно стать частью этого пламени, сплетаясь телами.
Мукуро хочет стать частью этого пламени, этого упоительного, бесконечного неба, получить его без остатка, слиться до конца.
Тсуна понимает.
Тсуна видел острый взгляд Рокудо, мелькнувший в дверном проеме во время разговора с Ямамото и Гокудерой: это была не встреча Хранителей и босса, а один из тех простых беззаботных разговор, возвращающих мыслями к Намимори десятилетней давности, летним вечерам, ранам, которые можно было залечить простыми бинтами и пластырями и смеху – искреннему и звонкому, из глубин детства.
Быстрый и острый взгляд Мукуро в лоскуты изрезал беззаботную атмосферу.
Мукуро стаскивает перчатки стремительно, тонкая ткань потрескивает от резких движений, но на это так наплевать. На Тсуне – на его небе – расстегнута рубашка; ее белые края распахнулись крыльями, обнажив ломаные изгибы ключиц, грудь и живот в перламутровых ручейках едва заметных шрамов. Рокудо хочется исцеловать это тело до каждого изъяна, прикоснуться к нему непокрытыми руками – они чувствуют так тонко, они чувствуют, как струится и изменяется пламя под чужой кожей.
Мукуро ловит это пламя в жилке на шее, запечатывает губами, прикусывает – сладко, невероятно сладко, хочется выпить до дна. Нельзя.
Небо выгибается под ним, распахивается с ломкими стонами, нежно оплетает шею руками. Мукуро обнимает, с силой проводит ладонями по телу, пытается сберечь как можно больше ощущений в кончиках пальцев. Мукуро жестко обхватывает талию, скользит ниже, сминает ягодицы. Наверняка завтра на коже расцветут лиловым синяки – расцветет лиловым память.
Тсуна кусает губы – свои ли, чужие ли? Подается навстречу всем телом.
Тсуна все понимает.
Он чувствовал болезненную ревность, неумолимо вызревающую в воздухе вонгольского особняка. Он видел, как ее ядовитые цветы распускаются поступками Мукуро – их можно было бы принять за капризы, если бы не предшествующие им события.
Срываться посреди ночи в больницу к Гокудере, которого доставили туда прямо из аэропорта, изломанного и обессиленного, но живого и довольного результатами задания.
Отменять назначенные встречи и уезжать куда-то налаживать отношения с главами еще не дружественных семей: фамилий слишком много, они сливаются и путаются, итальянский так и не стал родным. Он обязан помнить их всех.
Говорить о делах Вонголы и о Семье даже поутру, путаясь в простынях и остатках ночных кошмаров, которые выцвели под утренним светом, но обещают вернуться на следующую ночь. У него немного кошмаров – они слишком однообразны и меняются только действующие лица. Хранители, мама, друзья.
Небо должно справляться со всем этим.
Тсуна привык справляться со всем этим.
Мукуро не может справиться со всем этим. Он слишком недавно почувствовал, как это – когда небо так близко.
Ему его катастрофически мало.
Мукуро погружается в Тсуну плавно и мягко, почти осторожно – будто бы в холодное море. Но Тсуна не море – он невероятно ослепительное небо. Но Тсуна не холоден – он весь горячий, подвижный, живой, как мягкое медовое пламя, которое льется по венам и неуловимо меняет радужку, с годами оттеняя ее янтарем.
Разгоряченное, разморенное ласками небо обхватывает Рокудо руками и ногами, скользит тонкими пальцами по спине, обводя острые лопатки и цепочку позвонков, вжимается в плечи, вжимает в себя, сжимает в себе. Это так полно.
Воздух спальни дрожит от жара, от ритмичных, глубоких, упоительно-сладких движений; неумолимо-яркий солнечный свет за плотно задернутыми шторами давно сменился теплыми красками заката; ядовитые цветы ревности потихоньку засыпают, сворачивают свои губительные бутоны. Не вянут. Пока еще нет.
Волосы чернилами стекают по плечам, по белоснежным простыням, скрывают раскрасневшееся лицо Тсуны, искаженное наслаждением лицо Мукуро. Скрывают беспорядочные поцелуи, глушат мягкие стоны, искажают взгляд разноцветных глаз. Для Тсуны это не имеет значения. Для Мукуро тоже.
Сейчас это небо – только для него.